«Под сенсацию — как под танк» — так называлась статья, опубликованная в нашей газете 20 июля 2004 года. Рассказывалось в ней о работе сотрудников отдела по борьбе с хищениями исторических и культурных ценностей питерского управления уголовного розыска, расследовавших дело о краже картин из коллекции известного антиквара. В числе тех, что найти не удалось, было тогда полотно Марка Шагала «Хасид». И вот минувшим летом — по счастливому совпадению, в день открытия выставки Шагала в Русском музее — прошла информация: картина найдена! А злоумышленники, увы, нет... О подробностях этой операции и о непростой работе по розыску похищенных культурных ценностей обозреватель нашей газеты Михаил Рутман беседует с начальником отдела Владиславом Петровичем Кирилловым.
— Начать, Владислав Петрович, конечно, хочется с Шагала. Как все-таки удалось его найти?
— Надеюсь, вы понимаете, что во всех подробностях об этой работе рассказать я вам не могу. Где точно находится картина, нам известно не было, но мы очертили круг людей, которые могли владеть этой информацией. По нашим данным, новый владелец, к которому картина попала через несколько рук, не знал, что она краденая. Мы постарались через цепочку посредников до него эту информацию донести. Несколько месяцев ждали его реакцию. Конечно, он мог с возмущением обратиться к тому, у кого купил картину, и попытаться вернуть ее ему. Но тот наверняка тоже был не в курсе, и они бы ни о чем не договорились. Мог он и просто пойти и сдать картину в милицию. Но тогда бы лишился и картины, и денег. Поскольку в кругу, где вращается этот человек, подобные ситуации встречаются, отработаны и выходы из них. Картину нелегально вывозят за границу и продают. Рискованно, но зато в случае удачи — очень приличный «навар». Этот путь и был выбран. В один прекрасный день мы получили информацию, что картину везут в Питер, чтобы здесь организовать ее вывоз. Мы узнали адрес, где остановится курьер. Поставили квартиру под наблюдение. Через некоторое время оттуда вышел мужчина с тубусом и полиэтиленовым пакетом в руках. Конечно, мы могли его задержать, но это наверняка был мелкий «винтик», который ничего не знал. Нужно было выйти на реального организатора незаконной переправки...
Мужчина сел в такси и через некоторое время, когда оно остановилось в пробке, вышел уже без тубуса и пакета и скрылся в толпе. Мы «повели» такси. Оно остановилось у ресторана на Стрелке Васильевского острова. Таксист немного подождал, потом подозвал официанта. Тот вызвал администратора, и таксист передал ему пакет и тубус. Мы решили не рисковать и переходить к активным действиям — ресторан был полон иностранных туристов, и в толпе эти вещи легко было подменить. Подошли к администратору, предъявили удостоверения. В присутствии понятых вскрыли пакет и тубус. В пакете был обычный набор сувениров иностранного туриста: бронзовая икона-складень, несколько акварелек с видами города. В тубусе — две среднего качества копии картин Перова и тот самый «Хасид», который мы искали. Расчет был простой — милиционер-неспециалист если и задержит, то не разберется и отпустит...
— А почему не удалось выйти на заказчика нелегальной переправки картины?
— Сделать это оказалось невозможно. Таксист, который, естественно, был потом допрошен, как мы и ожидали, ничего не знал. Случайный пассажир попросил его подъехать к ресторану и передать пакет и тубус администратору. Тот тоже был ни при чем — в их ресторане такая услуга практикуется постоянно, и лишних вопросов они не задают. Цепочка, таким образом, оборвалась с двух сторон. Но мы надежды не теряем. Ищем...
— Насколько я понимаю, ситуация, когда между обнаружением украденного и задержанием преступника проходят многие месяцы, для вашей работы весьма типична.
— Это так. Подобные кражи, как правило, тщательно готовятся и совершаются высококвалифицированными людьми — они не оставляют ни отпечатков пальцев, ни иных следов. Если вора не задержали с поличным, найти его потом будет чрезвычайно сложно. Да и обнаруженное нами «украденное» произведение искусства — это порой новая головоломка. Предстоит доказать, что это то самое, что украли, а не копия и не подделка. Как правило, потерпевший не может предъявить полное и точное описание утраченного раритета. Похищены, допустим, старинные часы — вещь дорогая, но таких было много, совершенно однотипных. А если дело касается икон, то их масса очень похожих, с повторяющимися сюжетами, написанных по одному канону. Потерпевший утверждает, что найденная нами икона — это именно его, но иных доказательств, кроме его слов, часто просто нет. Или предъявляет цветную фотографию украденной иконы, а на найденной чуть-чуть другие цвета. Что это — неточность цветопередачи при фотографировании, «уход» цвета в результате неправильного хранения или обновление при реставрации? А эту вещь, допустим, уже кто-то купил, и он не собирается с ней расставаться, пока ему не докажут, что она краденая.
— Напрашивается мысль: нужно ввести какую-то систему маркировки.
— На каждое более или менее ценное произведение искусства ставить невидимую метку — электронный чип с полной информацией об объекте. Идея не новая. Только кто ее у нас осуществит и на какие средства? Но кое-что все-таки уже делается. Сейчас НИИ МВД по заданию ГУВД Санкт-Петербурга и Ленинградской области ведет работу по созданию системы для формирования базы данных похищенных раритетов. Она будет доступна сотрудникам правоохранительных органов, а также антикварам, чтобы они случайно не купили краденую вещь.
— Но зато, наверное, в государственных коллекциях проще навести порядок — ведь, насколько я понимаю, проблема сохранности культурных ценностей актуальна и для них.
— Еще как актуальна! Всем памятны громкие кражи из музеев — Русского, Этнографического, Эрмитажа. Это только то, что мы знаем!
— А можем и не узнать?
— При той системе учета, которая существует во многих наших музеях, пропажи мы можем хватиться спустя многие годы. Сотрудник департамента Росохранкультуры Москвы рассказывал мне о проверке в одном из музеев. Они обнаружили акт, в котором написано: «Передается опломбированный сейф с графикой». Меняются хранители, а что в этом сейфе, подробно нигде не описано. Как это ни дико звучит, но многие хранящиеся в наших музеях предметы должным образом не учтены и не атрибутированы. Что-то пропало, а как оно точно выглядело? Вот обнаружилась похожая вещь — ваша эта или нет? Чем вы можете это подтвердить? А может, у вас давно уже была подделка, а не подлинник? Но и это еще не все. До сих пор действует приказ Минкульта СССР от 1985 года о том, что культурные ценности бухгалтерскому учету по стоимости не подлежат . Сколько стоит алмаз «Орлов»? Как вы смеете задавать такой вопрос — он бесценен!
— Как же музеи приобретают ценности — ведь за них платятся реальные деньги!
— Бюджетные деньги! А потом государство платит еще и за реставрацию. Если покупка у антиквара или с аукциона, то цена реальна. А если у частных лиц — как правило, сильно занижена. Принес человек картину неизвестного автора XIX века — понятия не имеет, сколько она стоит. Председатель фондово-закупочной комиссии вздохнет: «Ну ладно, возьмем для интерьера. Двадцать тысяч долларов». Хотя сам прекрасно знает, что это, допустим, Кипренский, и стоит картина сто пятьдесят тысяч. Но как только государство ее купило, она уже не стоит ничего?! Отреставрировали, вложили труд — опять ничего? Конечно, возможно, что закупочная цена занижена из-за нехватки средств. Но не исключено, что здесь имеется и криминальный умысел — картину так и оформят как «неизвестную». Она будет пылиться где-нибудь в фондах, а потом «случайно» пропадет или окажется подмененной. А подлинник всплывет где-нибудь на аукционе по настоящей цене и, разумеется, с подлинной фамилией автора.
— Но ведь когда экспонаты, скажем, везут на заграничную выставку, их оценивают — эти цифры открыто называют...
— Это страховая стоимость. Она назначается только для вывозимых за рубеж предметов, исходя из реальной рыночной цены и существующей практики. Эти цифры указаны в каталогах, они звучат на аукционах, но в наших бухгалтерских балансах не фигурируют. Если внести туда реальные цены, возникнет парадокс: люди с мизерными зарплатами будут отвечать за миллионы долларов! А так, когда вещь из музейной коллекции пропадает, вопрос о чьей-то материальной ответственности ставить бессмысленно — она ничего не стоила, значит, ущерба нет! И никто персонально за пропажу не ответит. В Германии, замечу, оцениваются ВСЕ предметы — как хранящиеся в фондах, так и находящиеся в экспозиции.
— Но в уголовном-то деле для точной квалификации преступления должна быть реальная стоимость похищенного!
— Правильно! «Наша» статья УК — 164-я, «Хищение предметов, имеющих особую ценность» — предполагает наказание от шести до десяти лет лишения свободы. А при отягчающих обстоятельствах — от восьми до пятнадцати. Как узнать, есть ли в каком-то конкретном случае «особая ценность», если точных критериев ее определения нет? И вот тут-то начинаются дискуссии. Один эксперт говорит: «Да, это великий художник». А его коллега морщится: «Ну-у, это еще большой вопрос...». А если нет «особой ценности», тогда это простая кража — до трех лет лишения свободы, а при отягчающих обстоятельствах — до десяти. Смешно и грустно: часто вопросы атрибутирования, которые должны решаться в «мирной» обстановке, решаются только на стадии следствия. Хотя у нас перед глазами пример наших соседей. В Белоруссии со второй половины 1990-х в музеях проводится жесткая инвентаризация — каждую вещь оценивают, снабжают индивидуальным паспортом. Подобную работу проводят у нас в Этнографическом и Русском музеях, этим сейчас занялся Зураб Церетели в Институте имени Репина. Но во многих наших музеях даже приблизительно не знают, какими сокровищами владеют.
— А как в таком случае обстоит дело с раскрытием краж из церквей? Это же огромная проблема...
— С квалификацией этих преступлений еще сложнее. В храмах, как правило, на хранящиеся там ценности вообще никакой документации нет. Соответственно, как описание похищенного, так и его стоимость можно определить лишь со слов священнослужителей. Как в этом случае идентифицировать найденное? А если икону уже успели подреставрировать, тогда это почти невозможно. Об особой ценности обычно речь не заходит, и кража из церкви, исходя из действующего законодательства, оказывается приравненной к краже из гаража. А ведь это абсолютно несравнимые вещи — осквернение храма оскорбляет чувства множества людей. Но Уголовный кодекс эту тонкую материю во внимание не принимает...
— Насколько мне известно, к сфере ваших интересов относятся также незаконные археологические раскопки.
— Самая тяжелая тема... Эти деяния подпадают сразу под два кодекса — Административный и Уголовный. Первый не предполагает злого умысла — достаточно просто факта раскопок без наличия соответствующего разрешения. В последнем есть статья 243 — «Уничтожение или повреждение памятников истории и культуры» . В комментарии к ней сказано, что археологические объекты тоже относятся к памятникам. Необходимая составляющая этого преступления — умысел. Нужно доказать, что «черные» археологи знали о статусе раскапываемого объекта. Но ведь на каждый курган табличку не поставишь. Или ее снесут и скажут, что там ничего не было. А для возбуждения уголовного дела нужны опять же факт и размеры нанесенного ущерба. Что они выкопали? Сколько это стоит? А часто сведения о незаконных раскопках поступают с опозданием на несколько месяцев. Пока мы туда приехали, там уже просто нечего делать...
— Ситуация, похоже, совершенно безвыходная.
— При нынешнем состоянии законодательства практически нерешаемая. Необходимо тщательно проработать эту тему на федеральном уровне, снять противоречия между Административным и Уголовным кодексами. Например, в Воронеже, вокруг которого много курганов, разработали ведомственный акт, в котором изложены критерии оценки предметов, похищаемых «черными» археологами с мест незаконных раскопок. Может быть, он не совсем совершенен, но это повод для обсуждения. Проблема острейшая — «черный» рынок археологических раритетов процветает. Много их уходит и за рубеж. Так же, как и многие другие культурные ценности. А ведь это наш золотой запас. Такой же, как нефть и драгметаллы. Богата, конечно, наша страна, сказочно богата, но обидно видеть, как ее беззастенчиво разворовывают.
— Абсолютно разделяю ваше возмущение.
Михаил Рутман