Военная реформа, объявленная когда-то, когда я еще только входил в призывной возраст, живет и побеждает. Творчески, так сказать, развивается.
Вот, скажем, правительство внесло в Госдуму законопроект о восстановлении в армии гауптвахт , которые несколько лет назад отменил президент. Вроде они не соответствовали каким-то гуманным обязательствам перед Советом Европы.
Для тех, кто не служил в армии, суть дела такова: командир мог отправить солдата под арест за дисциплинарный проступок: хищение, драка, несоблюдение субординации, порчу имущества или неправильное обращение с оружием.
Вещи эти, понятно, весьма субъективные. Я, когда был на военных сборах, прожег дырку во вверенных мне штанах, погнул какую-то втулку, разбирая пушечный затвор, и, наконец, всем гарнизонным командирам казалось, что я косо на них смотрю. Теоретически любой из перечисленных мною проступков подходит под определение дисциплинарного.
Теперь подобный произвол исключается из рядов нашей доблестной армии. На гауптвахту будут отправлять по решению войскового судьи, который и будет принимать решение, является ли порча втулки умышленным вредительством или следствием моего неисправимого раздолбайства. Если дело не в раздолбайстве или, скажем так, в умышленном раздолбайстве, такого субъекта, как я, можно подвергнуть аресту на 30 дней. Что для военных сборов достаточно обидно, поскольку все они длятся примерно столько же.
Мера настолько гуманная, что ее даже одобрили правозащитники. Тем более после жалоб офицеров: дескать, после отмены гауптвахт им ничего не остается, как бить солдатам морду. Горячо поддержал идею и главный правозащитник по должности Владимир Лукин. Прибавив при этом (видимо, вспомнив свое дипломатическое прошлое), что все должно быть в соответствии с международными законами и нормами.
Я не знаю, служил ли господин Лукин в армии. И был ли вообще в ней когда-нибудь. Честно говоря, меня это не очень интересует. Меня интересует скорее, чего вообще в нашей армии делается в соответствии с международными законами и нормами.
Я в армии не служил, но ее видел. На сборах. На гауптвахте я не сидел и даже ее не видел. Но по поводу нее мне вспоминается история, в которой я, как ни странно, являюсь фигурой совершенно пассивной. Можно сказать, рассказчиком, со стороны.
Как известно, между отбоем и моментом, когда солдаты (нас на сборах называли курсантами, так что будем оперировать этим словом) засыпают, проходит некоторое количество времени. Очевидно, оно отводится на повторение пройденного за день материала и починку амуниции. Дескать, "кто кивер чистил, весь избитый" и т. д. Тут, надо сказать, у юного Лермонтова явный стилистический огрех. Не ясно, кто избитый: кивер или чистящий его солдат. Киверов у нас не было, побитых, слава богу, тоже, поэтому мы выбирали французский путь времяпрепровождения: "И слышно было до рассвета, как ликовал француз".
Ликование заключалось в том, что мы пили (обычно немного -- рано вставать), пели (обычно негромко) и рассказывали анекдоты (всегда скабрезные).
Но в тот день всего было как-то много. Пели мы популярную тогда песню группы "Чай-Ф" "Ой-йо, никто не услышит". Очень, знаете ли, подходит под армейское настроение. Но так разошлись, что господа офицеры нас услышали.
Вошли, выстроили всех в коридоре, поругались матом и собрались уже уходить, как заметили, что один курсант в коридор не вышел. Он за все время вообще ничего услышал. Он спал. Даже тогда, когда его вместе с кроватью вынесли и поставили перед строем. Курсанта звали Петров. С тех пор он стал зваться алкоголик Петров.
На следующий день, точнее говоря, когда наступило утро, кого-то нужно было наказать. Ну, алкоголика Петрова, естественно. Но этого мало. Решили наказать дежурного. Курсанта на тумбочке, как там выражались. Разумеется, не надо понимать это буквально. Он не стоял на тумбочке, он стоял рядом с ней. Что, впрочем, не мешало ему прекрасно видеть все творящееся безобразие. Другое дело, что пресечь безобразие никакой возможности у него не было.
Он был из наших, истфаковских, и не пользовался ни малейшим авторитетом даже у нас. Не бежать же жаловаться начальству. Совсем пропадешь. В общем, было бы у него побольше авторитета, его, может, и жалели бы хотя бы свои. Ведь он был чуть не единственным, кто не пил, не пел и анекдотов в обществе тумбочки, видимо, тоже не рассказывал.
Дежурного разжаловали из сержантов и объявили, что он находится под арестом. Поначалу он даже как-то воспрял духом. В чертах появилось благородство. Видимо, ему казалось, что сейчас к нему подойдут и скажут:
-- Вашу шпагу, сударь.
Он, повторяю, был историком.
К нему действительно подошли и сказали:
-- Чего сидишь, б...дь? Собирайся на гауптвахту.
Гауптвахта вызывала иные исторические ассоциации. Шпицрутены, сквозь строй и рассказ Толстого "После бала". Из неисторических -- необходимость сидеть вместе с хулиганами-старослужащими.
-- Ко мне родители должны приехать, -- начал он ныть.
-- Ничего, -- говорим. -- Мы-то на свободе. Объясним: так, мол, и так, сын ваш находится под арестом в ожидании трибунала.
В ожидании своей участи он просидел до самого вечера. Под всеобщее обсуждение: когда же за арестованным явятся экзекуторы и изолируют от здорового коллектива. На сборах даже студенты становятся несколько черствее.
Экзекуторы не явились. Оказалось, гауптвахта в нашей части не работает. А везти в соседнюю -- нет бензина. Или шофер напился. А скорее всего -- просто было неохота.
Так его и помиловали. Только что в сержанты снова не произвели. Но черт с ним.
Я вот что думаю. Если у них даже гауптвахты не работают, то с чего вдруг заработают еще и какие-то военные суды по такого рода делам. У нас и в обычных-то очередь -- не протолкнешься.
Все равно надежнее -- в морду. Как гуманней? Гуманней разогнать их всех к чертовой матери. Но это тема серьезного исследования. Где-нибудь к 23 февраля напишу. Наверное.
Глеб Сташков